Да, я звезда, а что мне остаётся?©
читатьРауль обнимает меня за плечи.
— Вы с богиней любви хорошая пара…
— Что ты несешь?
— У нас всех были привязанности на Земле, — говорит он, указывая подбородком на Мэрилин и Фредди. — Любовь — это важно. Что такое жизнь без женщины?
Я освобождаюсь от его руки.
— Почему ты мне говоришь это?
— Удивительно. Я думал, что в Империи ангелов или в Эдеме страсти похожи на постепенно затухающее пламя. Но нет, есть ангелы и боги, которые продолжают любить. Это похоже на стариков, про которых думают, что они уже вышли из возраста, в котором влюбляются, а они вдруг заявляют, что разводятся и снова женятся. Тебе очень повезло, что ты влюблен.
— Не знаю.
— Ты страдаешь? Она тебя мучает? Но, по крайней мере, ты переживаешь сильное чувство. Я вспоминаю поговорку: «В каждой паре один мучается, а другой скучает».
— Это слишком упрощенно.
— Однако со многими это именно так. Страдает тот, кто больше любит, а тот, кто скучает, как правило, решается на разрыв. Но все равно… лучше тому, кто любит.
— Значит, тому, кто страдает.
— Да. Тому, кто страдает.
Мне приятно говорить со старым другом. Возможно, это связано с исчезновением Эдмонда Уэллса.
— Во всяком случае, — говорит он, — я, кажется, читал в «Энциклопедии», что страдание необходимо для того, чтобы идти вперед.
— Что ты хочешь сказать?
— Посмотри, как мы обращаемся с нашими смертными… Если говорить с ними по‑хорошему, они не слышат. Без страданий они не понимают. Даже если умом они могут что‑то понять, пока они это остро не почувствуют, телом и слезами, информация не дойдет. Страдание — это лучший способ ангелов и богов учить людей. Я раздумываю.
— Уверен, что развивая сознание, мы можем сделать наших людей лучше, не причиняя им боли.
— Ах, Мишель, ты всегда будешь утопистом. Возможно, именно это мне больше всего в тебе нравится. Но в утопии верят дети… Ты и есть ребенок, Мишель. Дети не признают боль. Они хотят жить в шоколадном мире. В вымышленном мире утопии, как Питер Пэн. Но синдром Питера Пэна — это психическое заболевание людей, которые не хотят расставаться с детством. Таких людей помещают в больницу. Потому что смысл Вселенной и траектории душ заключается не в том, чтобы оставаться ребенком, а в том, чтобы взрослеть… А быть взрослым означает принимать темные стороны мира и самого себя тоже. Посмотри на путь твоей души, ты каждый раз взрослеешь. Это благородный процесс, который не прекращается. С каждым этапом ты растешь и становишься более зрелым, и не надо поворачивать назад. Ни под каким предлогом. Даже во имя доброты и нежности…
Он смотрит на меня печально.
— Даже твоя история с Афродитой, ты живешь в ней, как в детской утопии.
Мы пересекаем более густой участок леса, и я понимаю, что голубой поток находится позади. Внезапно на горе вспыхивает и гаснет свет.
— Афродита тебя не любит.
— Что ты об этом знаешь?
— Она не способна никого любить. Никого не любя, она делает вид, что любит всех. Ты видел, какая она кокетка, она ласкает людей, гладит им плечи, танцует, бесстыдно садится на колени. А потом, если попытаться пойти дальше, она ставит перед тобой стену. Она упивается словом «любовь», потому что это чувство ей не знакомо. Впрочем, посмотри на ее жизнь: она любила практически всех богов Олимпа и сотни смертных. А в действительности она никого по‑настоящему не любила.
Слова друга кажутся мне справедливыми. Богиня любви неспособна любить? Это напоминает мне карьеру врача в моей‑последней жизни Мишеля Пэн‑сона. Меня всегда удивляло, что медики выбирают специальность именно в той области, в которой у них самих проблемы. Люди, страдающие псориазом, выбирают дерматологию, застенчивые лечат аутистов, страдающие запором становятся проктологами. Я даже знал одного шизофреника, который стал… психиатром. Как если бы. леча самые тяжелые случаи, они помогали сами себе.
— Мы все инвалиды любви, — говорю я.
— Ты в меньшей мере, чем Афродита. Поскольку то, что ты чувствуешь и переживаешь, красиво и чисто. До такой степени, что даже не можешь на нее рассердиться, когда она уничтожает твой народ и ставит тебя в такое положение, что ты рискуешь быть исключенным из игры.
— Она сделала это, потому…
— Потому что она дрянь. Прекрати искать ей оправдания.
Мы идем, и я чувствую, что снова выведен из себя моим другом. Б. Вербер. Мы, боги.
— Вы с богиней любви хорошая пара…
— Что ты несешь?
— У нас всех были привязанности на Земле, — говорит он, указывая подбородком на Мэрилин и Фредди. — Любовь — это важно. Что такое жизнь без женщины?
Я освобождаюсь от его руки.
— Почему ты мне говоришь это?
— Удивительно. Я думал, что в Империи ангелов или в Эдеме страсти похожи на постепенно затухающее пламя. Но нет, есть ангелы и боги, которые продолжают любить. Это похоже на стариков, про которых думают, что они уже вышли из возраста, в котором влюбляются, а они вдруг заявляют, что разводятся и снова женятся. Тебе очень повезло, что ты влюблен.
— Не знаю.
— Ты страдаешь? Она тебя мучает? Но, по крайней мере, ты переживаешь сильное чувство. Я вспоминаю поговорку: «В каждой паре один мучается, а другой скучает».
— Это слишком упрощенно.
— Однако со многими это именно так. Страдает тот, кто больше любит, а тот, кто скучает, как правило, решается на разрыв. Но все равно… лучше тому, кто любит.
— Значит, тому, кто страдает.
— Да. Тому, кто страдает.
Мне приятно говорить со старым другом. Возможно, это связано с исчезновением Эдмонда Уэллса.
— Во всяком случае, — говорит он, — я, кажется, читал в «Энциклопедии», что страдание необходимо для того, чтобы идти вперед.
— Что ты хочешь сказать?
— Посмотри, как мы обращаемся с нашими смертными… Если говорить с ними по‑хорошему, они не слышат. Без страданий они не понимают. Даже если умом они могут что‑то понять, пока они это остро не почувствуют, телом и слезами, информация не дойдет. Страдание — это лучший способ ангелов и богов учить людей. Я раздумываю.
— Уверен, что развивая сознание, мы можем сделать наших людей лучше, не причиняя им боли.
— Ах, Мишель, ты всегда будешь утопистом. Возможно, именно это мне больше всего в тебе нравится. Но в утопии верят дети… Ты и есть ребенок, Мишель. Дети не признают боль. Они хотят жить в шоколадном мире. В вымышленном мире утопии, как Питер Пэн. Но синдром Питера Пэна — это психическое заболевание людей, которые не хотят расставаться с детством. Таких людей помещают в больницу. Потому что смысл Вселенной и траектории душ заключается не в том, чтобы оставаться ребенком, а в том, чтобы взрослеть… А быть взрослым означает принимать темные стороны мира и самого себя тоже. Посмотри на путь твоей души, ты каждый раз взрослеешь. Это благородный процесс, который не прекращается. С каждым этапом ты растешь и становишься более зрелым, и не надо поворачивать назад. Ни под каким предлогом. Даже во имя доброты и нежности…
Он смотрит на меня печально.
— Даже твоя история с Афродитой, ты живешь в ней, как в детской утопии.
Мы пересекаем более густой участок леса, и я понимаю, что голубой поток находится позади. Внезапно на горе вспыхивает и гаснет свет.
— Афродита тебя не любит.
— Что ты об этом знаешь?
— Она не способна никого любить. Никого не любя, она делает вид, что любит всех. Ты видел, какая она кокетка, она ласкает людей, гладит им плечи, танцует, бесстыдно садится на колени. А потом, если попытаться пойти дальше, она ставит перед тобой стену. Она упивается словом «любовь», потому что это чувство ей не знакомо. Впрочем, посмотри на ее жизнь: она любила практически всех богов Олимпа и сотни смертных. А в действительности она никого по‑настоящему не любила.
Слова друга кажутся мне справедливыми. Богиня любви неспособна любить? Это напоминает мне карьеру врача в моей‑последней жизни Мишеля Пэн‑сона. Меня всегда удивляло, что медики выбирают специальность именно в той области, в которой у них самих проблемы. Люди, страдающие псориазом, выбирают дерматологию, застенчивые лечат аутистов, страдающие запором становятся проктологами. Я даже знал одного шизофреника, который стал… психиатром. Как если бы. леча самые тяжелые случаи, они помогали сами себе.
— Мы все инвалиды любви, — говорю я.
— Ты в меньшей мере, чем Афродита. Поскольку то, что ты чувствуешь и переживаешь, красиво и чисто. До такой степени, что даже не можешь на нее рассердиться, когда она уничтожает твой народ и ставит тебя в такое положение, что ты рискуешь быть исключенным из игры.
— Она сделала это, потому…
— Потому что она дрянь. Прекрати искать ей оправдания.
Мы идем, и я чувствую, что снова выведен из себя моим другом. Б. Вербер. Мы, боги.
-
-
03.01.2007 в 14:46-
-
03.01.2007 в 15:42